Обстановочка (сборник) - Страница 20

Разгул

Буйно-огненный шиповник,
Переброшенная арка
От балкона до ворот,
Как несдержанный любовник,
Разгорелся слишком ярко
И в глаза, как пламя, бьет!
Но лиловый цвет глициний,
Мягкий, нежный и желанный,
Переплел лепной карниз,
Бросил тени в блекло-синий
И, изящный и жеманный,
Томно свесил кисти вниз.
Виноград, бобы, горошек
Лезут в окна своевольно…
Хоровод влюбленных мух,
Мириады пьяных мошек,
И на шпиле колокольном —
Зачарованный петух.

Апельсин

Вы сидели в манто на скале,
Обхвативши руками колена.
А я – на земле,
Там, где таяла пена, —
Сидел совершенно один
И чистил для вас апельсин.
Оранжевый плод!
Терпко-пахучий и плотный…
Ты наливался дремотно
Под солнцем где-то на юге
И должен сейчас отправиться в рот
К моей серьезной подруге.
Судьба!
Пепельно-сизые финские волны!
О чем она думает,
Обхвативши руками колена
И зарывшись глазами в шумящую даль?
Принцесса! Подите сюда,
Вы не поэт, к чему вам смотреть,
Как ветер колотит воду по чреву?
Вот ваш апельсин!
И вот вы встали.
Раскинув малиновый шарф,
Отодвинули ветку сосны
И безмолвно пошли под смолистым навесом.
Я за вами – умильно и кротко.
Ваш веер изящно бил комаров —
На белой шее, щеках и ладонях.
Один, как тигр, укусил вас в пробор,
Вы вскрикнули, топнули гневно ногой
И спросили: «Где мой апельсин?»
Увы, я молчал.
Задумчивость, мать томно-сонной мечты,
Подбила меня на ужасный поступок…
Увы, я молчал!

Утром

Бодрый туман, мутный туман
Так густо замазал окно —
А я умываюсь!
Бесится кран, фыркает кран…
Прижимаю к щекам полотно
И улыбаюсь.
Здравствуй, мой день, серенький день!
Много ль осталось вас, мерзких?
Всё проживу!
Скуку и лень, гнев мой и лень
Бросил за форточку дерзко.
Вечером вновь позову…

Тифлисская песня

Как лезгинская шашка твой стан,
Рот – рубин раскаленный!
Если б я был турецкий султан,
Я бы взял тебя в жены…
Под чинарой на пестром ковре
Мы играли бы в прятки.
Я б, склонившись к лиловой чадре,
Целовал твои пятки.
Жемчуг вплел бы тебе я средь кос!
Пусть завидуют люди…
Свое сердце тебе б я поднес
На эмалевом блюде…
Ты потупила взор, ты молчишь?
Ты скребешь штукатурку?
А зачем ты тихонько, как мышь,
Ночью бегаешь к турку?
Он проклятый мединский шакал!
Он шайтан! Он невежа!
Третий день я точу свой кинжал,
На четвертый – зарррежу!..
Искрошу его в мелкий шашлык…
Кабардинцу дам шпоры —
И на брови надвину башлык,
И умчу тебя в горы.

Прибой

Как мокрый парус, ударила в спину волна,
Скосила с ног, зажала ноздри и уши.
Покорно по пестрым камням прокатилась спина.
И ноги, в беспомощной лени, поникли на суше.
Кто плещет, кто хлещет, кто злится в зеленой
волне?
Лежу и дышу… Сквозь ресницы струится вода.
Как темный Самсон, упираюсь о гравий руками
И жду… А вдали закипает, белеет живая гряда,
И новые волны веселыми мчатся быками…
Идите, спешите, – скорее, скорее, скорее!
Mотаюсь в прибое. Поэт ли я, рыба иль краб?
Сквозь влагу сквозит-расплывается бок полосатый,
Мне сверху кивают утесы и виллы, но, ах, я ослаб,
И чуть, в ответ, шевелю лишь ногой розоватой.
Веселые, милые, белые-белые виллы…
Но взмыла вода. Ликующий берег исчез.
Зрачки изумленно впиваются в зыбкие скаты.
О, если б на пухнущий вал, отдуваясь и ухая, влез
Подводный играющий дьявол, пузатый-пузатый!..
Верхом бы на нем бы – в море… далеко…
далеко…
Соленым, холодным вином захлебнулись уста.
Сбегает вода, и шипит светло-пепельный гравий.
Душа обнажилась до дна, и чиста и пуста —
Ни дней, ни людей, ни идей, ни имен, ни заглавий…
Сейчас разобьюсь – растворюсь и о берег
лениво ударю.

Над морем

Над плоской кровлей древнего храма
Запели флейты морского ветра.
Забилась шляпа, и складки фетра
В ленивых пальцах дыбятся упрямо.
Направо море – зеленое чудо.
Налево – узкая лента пролива.
Внизу – безумная пляска прилива
И острых скал ярко-желтая груда.
Крутая барка взрезает гребни,
Ныряет, рвется и всё смелеет.
Раздулся парус – с холста алеет
Петух гигантский с подъятым гребнем.
Глазам так странно, душе так ясно:
Как будто здесь стоял я веками,
Стоял над морем на древнем храме
И слушал ветер в дремоте бесстрастной.

Человек

Жаден дух мой! Я рад, что родился
И цвету на всемирном стволе.
Может быть, на Марсе и лучше,
Но ведь мы живем на Земле.
Каждый ясный – брат мой и друг мой,
Мысль и воля – мой щит против «всех»,
Лес и небо – как нежная правда,
А от боли лекарство – смех.
Ведь могло быть гораздо хуже:
Я бы мог родиться слепым,
Или платным предателем лучших,
Или просто камнем тупым…
Всё случайно. Приятно ль быть волком?
О, какая глухая тоска
Выть от вечного голода ночью
Под дождем у опушки леска…
Или быть безобразной жабой,
Глупо хлопать глазами без век
И любить только смрад трясины…
Я доволен, что я человек.
Лишь в одном я завидую жабе, —
Умирать ей, должно быть, легко:
Бессознательно вытянет лапки,
Побурчит и уснет глубоко.

Призраки

Неспокойно сердце бьется, в доме всё живое спит,
Равномерно, безучастно медный маятник стучит…
За окном темно и страшно, ветер в бешенстве
слепом
Налетит с разбега в стекла – звякнут стекла,
вздрогнет дом,
И опять мертво и тихо… но в холодной тишине
Кто-то крадучись, незримый, приближается ко мне.
Я лежу похолоделый, руки судорожно сжав,
Дикий страх сжимает сердце, давит душу, как удав…
Кто неслышными шагами в эту комнату вошел?
Чьи белеющие тени вдруг легли на темный пол?
Тише, тише… Это тени мертвых, нищих, злых
недель
Сели скорбными рядами на горячую постель.
Я лежу похолоделый, сердце бешено стучит,
В доме страшно, в доме тихо, в доме всё живое
спит.
И под вой ночного ветра и под бой стенных часов
Из слепого мрака слышу тихий шепот вещих слов:
«Быть беде непоправимой, оборвешься, упадешь —
И к вершине заповедной ты вовеки не дойдешь».
Ночь и ветер сговорились: «Быть несчастью,
быть беде!»
Этот шепот нестерпимый слышен в воздухе везде,
Он из щелей выползает, он выходит из часов —
И под это предсказанье горько плакать я готов!..
Но блестят глаза сухие и упорно в тьму глядят,
За окном неугомонно ставни жалобно скрипят,
И причудливые тени пробегают по окну.
Я сегодня до рассвета глаз усталых не сомкну.